На исходе сентября воздух в Токио еще хранит запахи уходящего лета. Листва едва тронута желтизной, время дождей покуда не пришло, и прохожие лишь к вечеру начинают кутаться в пушистые свитера. Влюбленным только предстоит перебраться в тепло маленьких уютных кафе и тогда скамеечки опустеют, а сейчас вечерние парки наполнены вздохами и шепотом обнимающихся парочек.
Этих двоих можно часто увидеть гуляющими в это время. Вот уже три года как они неразлучны: где она - тоненькая невысокая девушка с небрежно ровной стрижкой, там и он - неуклюжий смешной парень в огромных очках. Как всегда они неторопливо идут под руку. Как всегда он что-то сбивчиво и нетерпеливо лопочет. Как всегда на ее губах рассеянная, слегка отстраненная улыбка. Как всегда они идут по прямой, ярко освещенной фонарями тропинке, избегая сворачивать в тень деревьев.
Она остановилась внезапно, словно споткнувшись, и выражение ее лица странно изменилось. Так человек невесть сколько закрывавший уродливое пятно на обоях аляповатой картиной в потертой рамочке видит, что она покосилась, и выглядывающая грязь на стене неприятно напоминает о себе. Молодой человек недоуменно заглянул спутнице в лицо.
- Нару, что случилось? Ты вся побледнела!
- Пожалуйста… Ты не мог бы сделать кое-что для меня?
- Что угодно! - стекла очков преданно поблескивают в лучах фонаря.
- Оставь меня, я сама вернусь домой.
- Но… Как же… Я не понимаю!
- Юмино, прошу тебя, мне нужно побыть одной… - стиснутые кулачки дрожат от напряжения.
- Хорошо, - в голосе холод и обида, - я позвоню тебе завтра.
- Да-да. До завтра.
Слегка ссутулившаяся удаляющаяся спина парня словно кричит, о том как несправедливо с ним обошлись, но ее глаза уже не видит его. Девичий силуэт медленно, словно преодолевая незримое препятствие, пересекает границу светового круга и скрывается в полусонной мгле. Девушка осторожно ступает, словно идет вслепую - возможно так оно и есть - вряд ли ее глаза, только что недовольно щурившиеся, защищаясь от режущих лучей электрического света, смогли бы сразу же привыкнуть к темноте - видимо поэтому в ее неуверенных движениях сквозит страх. Ветви, еще только собирающиеся сбрасывать безнадежно цепляющиеся за старую жизнь листья, неодобрительно покачиваются, то скрывая, то являя взгляду безучастные звезды.
Она вышла к огромному старому вязу, раскидавшему узловатые изогнутые корни на поверхности земли. Ее ладонь несмело коснулась покрытой съежившимся мхом коры, а затем, закрыв глаза, девушка прижалась лбом к стволу. Лунный луч, пробившийся через просветы в пораженно затихшей древесной шапке, выхватил из темноты слегка побелевшие, что-то шепчущие губы. Громкий треск цикад заглушал почти беззвучный шепот, но голос девушки набирал силу, становился громче. Ветер окреп, подхватывая рыжеватые пряди, цепляя обрывки наполненных отчаянием и болью фраз, выбрасывая их в любопытные древесные уши. Но подрагивающим в густеющем воздухе листьям не было интересно - они слышали все это не в первый раз:
"…Прости меня, прости… Сможешь ли ты когда-нибудь простить меня? Я предала тебя. Я себя предала.
Ты знаешь, когда ты был рядом, я была такой сильной. Я никого не боялась, я все могла - правда. Я была смелой. Было так легко и правильно быть смелой рядом с тобой. Сметать преграды. Переступать законы. Творить свою судьбу. А теперь…
Где я? Я - не боявшаяся любить демона, я - не испугавшаяся заслонить любимого, я - не устрашившаяся трех уродливых чудовищ, я - посмевшая бросить вызов неминуемому и замахнуться на недоступное смертной. Где эта я?
Посмотри на меня. Нет-нет, не смотри. Мне самой не хочется смотреть. Тряпка. Жалкая трусиха. Бессловесная, безотказная дрянь. Я боюсь, боюсь всего и всех. Что стало со мной? Я испугалась. Я плыву по течению. Я делаю то, что от меня ждут, то, чего от меня хотят. Я такая, какой меня хотят видеть. Это не я. Я - больше не я. Меня уже нет.
Я боюсь смотреть по утрам в зеркало, боюсь увидеть чужие потухшие глаза на своем лице, боюсь этого загнанного выражения, отпечатывающегося в безжалостно-правдивом стекле несколько бесконечных секунд, прежде чем исчезнуть, сменившись привычной ненавистной вежливо-дружелюбной маской, с которой словно только что сорвали ярлычок с ценой и наименованием товара: "я-пай-девочка-и-у-меня-все-прекрасно!". Я стараюсь жить дальше, честное слово, стараюсь. Но что я могу поделать, если даже каблуки туфель выстукивают твое имя, когда я пробегаю мимо зеркальных витрин, отворачиваясь от своего отражения.
Я боюсь открывать занавески в ясные ночи - я боюсь ночного неба. Там на нем звезды - твои звезды - насмешливые, жестокие звезды. Они кричат, кричат всему миру, кричат о моем предательстве.
Я боюсь смотреть в лица прохожих, когда иду по улице, боюсь увидеть осуждение в их глазах. Они знают, они все догадываются, все видят это клеймо, эту печать иуды на моем лбу. Они смеются, смеются за моей спиной, показывают пальцами, перешептываются, с укоризной и осуждением качают головами.
Я боюсь вопросов, простых обыденных вопросов о моей жизни. Боюсь не выдержать и пронзительно закричать в ответ на очередное: "Как дела?", закричать выплескивая всю накопившуюся боль, страх, обиду.
Я боюсь снов, являющихся мне каждую ночь - словно в наказание. Боюсь снова увидеть тебя, беспощадно молчащего и не отрывающего презрительного взгляда от моей склоненной головы. Я не могу, не могу выдержать твой взгляд.
Я боюсь вечеров, сгущающихся зыбкими сумерками в моей комнате. Боюсь увидеть твой силуэт на занавеске и услышать твой требовательный вопрос. И промолчать в ответ - мне нечего тебе ответить, нечего сказать.
Я боюсь все время - вся моя жизнь пропитана страхом. Он липкий, тягучий, неприятно тяжелый, отдается где-то в животе… Я не выдержу, я не хочу… Сколько еще? Ну скажи, сколько?
Я так устала, так смертельно устала…
Это глупо и смешно говорить все это здесь, это бессмысленно, бесполезно… Потому что тебя нет. Тебя нет. Нет. И меня нет тоже. Меня больше нет - Нару Осака тоже умерла тем проклятым вечером. Что же тогда осталось? Почему осталось? Это жестоко, слышишь, жестоко! Я не хочу, не хочу! Ты слышишь меня?!! Слышишь?!!.."
Луна с небес равнодушно наблюдала за коленопреклоненной худенькой фигуркой, вскидывающей руки к небу, то ли в отчаянной мольбе, то ли в бессильной угрозе. Ветер гнул деревья, и упрямые ветви медленно, но верно сдавали свои позиции, отдавая на волю стихии свой недавно еще зеленый наряд. Спускалась ночь. Люди спали. Люди ждали. Люди были. Город властно занимала осень.
| | | |