Вариация
|
Я шла по светлой, залитой солнцем дороге, встряхивая головой, чтобы отбросить волосы с лица. Роскошная червонно-золотая грива, всколыхнувшись, словно морская волна, оттягивала голову назад. На солнце волосы переливались всеми, буквально всеми оттенками жёлтого цвета, в них словно вспыхивали огненные искорки. Однако нельзя было сказать, что мне так уж сильно нравилась эта грива. Конечно, ни у кого из моих подруг не было таких волос, но они не поддавались никакой укладке, на концах завивались в непослушные локоны, росли как вздумается, их не держала практически ни одна заколка. Я бы давно укоротила причёску, но всегда почему-то становилось жалко.Так что удовольствие было то ещё… Я остановилась, развернулась и широко улыбнулась моим подругам, шедшим чуть позади. У всех нас сегодня было отличное настроение. За контрольный тест ни одна из нас не получила меньше девяноста баллов (даже я наскребла на девяносто пять), за это нас отпустили пораньше, солнце светило прямо с утра, обещая отличный денёк - а это значило, что мы можем вдоволь нагуляться по улицам, поесть в кафе мороженого, сходить на побережье полюбоваться океаном. Лично же у меня сегодня было ещё несколько причин радоваться жизни - отменили тренировку по гимнастике, приболела моя учительница игры на фортепиано, а это значило, что вечером я смогу вдоволь побеситься с мальчишками в футбол. Правда, радость омрачала мысль о том, что завтра не выходной… Хотя математику можно сделать на переменке, физику я не глядела, но как-нибудь успею, японский даже трогать не буду, спишу у Сабуро… а по остальным меня не спросят. Ну и всё, живём. Но как-то непривычно. Очень редко когда выдавались у меня подобные дни. - Какие всё-таки у тебя волосы, Рюка… - вздохнула Тиёко, дёргая себя за рыжеватую косу. - Да вот именно - какие, из них даже косы не сделаешь! Вот, - я ухватила одну прядь, - видишь, вьётся? Их вообще не уложишь! - А всё равно красиво, зря ты так. - А куда мы идём? - Мы идём… а куда мы идём? - Давайте на площадь! - предложила Ёсико. - Далеко! - А мы обойдём со стороны стройки. Там кусты, там чуть попрохладней. - Там такие заросли кустов, ой-ёй! - Только там улица малолюдная… - Нет, в это время люди ходят. Вот вечером - даа! - А на самом деле, там тенёчек, освежимся… кислородом подышим. - Да, Рени, тут ты права! На все сто права! - Ну и ладно, и пошлите… на площади море видно… - И кафе есть. "Звуки океана". Там, говорят, мороженое очень вкусное. - Откуда ты всё знаешь? - А не скажу! Мы щебетали, перебивая друг друга, слышно нас, наверно, было по всей улице. Мы и не заметили, как дошли до той дороги - справа ряд густых кустов, слева стройка, кучи блоков, машин, кранов, ходили рабочие в ярких касках. - Ну и что дальше, Рюка? - А дальше - подходит он к мисс Киносава, спрашивает… Я осеклась, увидев резко округлившиеся глаза подруг. Чья-то рука с силой дёрнула меня за волосы, меня крутануло на месте и потащило в кусты, я чуть не потеряла равновесие, услышала крики девочек. По телу скользнули острые ветви, сомкнувшиеся перед моим лицом, но я успела увидеть, как моих подруг, словно стадо, затаскивают вслед за мной несколько огромных парней в чёрной одежде. И тут грубый рывок бросил меня на землю. От неожиданности на секунду перешибло дыхание. Быстро, не давая встать, на меня набросился такой же парень. Огромный, чёрный, небритый, со смуглой кожей, с горящими дикой жадностью глазами. Чёрная тень, заслонившая весь мир. Чёрный демон, гораздо страшнее, чем черти и оборотни из сказок, потому что у него были грязные, отвратительные, огромные, до дикого ужаса реальные руки, которыми он шарил по моему телу, а перед глазами стояло его дышащее похотью лицо, и в ушах звенели жалобные крики подруг… Я резко открыла глаза, давясь беззвучным криком. Это ушло. Это ушло… Всё тело пронзала слабость. Я лежала, задыхаясь, дрожа в сильном ознобе, и всё не могла восстановить дыхание. Сжимала руками край одеяла так, что пальцы потеряли чувствительность. Нет, так нельзя. Нужно успокоиться. Я здесь, в своей постели, отделённая от ТОГО большим пространством и долгим временем. Я должна успокоиться. Это уже не страшно. Это больше не вернётся. Я не сразу осознала, что всё ещё цепляюсь за одеяло, и не сразу смогла оторвать от него рук, скрюченных, с отчётливо выделившимися венами. Рук, похожих на птичьи лапы. Это были не мои руки. И не моё сердце. Оно билось, как бьётся сердце птицы. Часто, исступлённо, ритмичными, отчётливыми стуками. Ударялось о кости так, словно надеялось постепенно проломить их. Я попыталась максимально расслабиться, с трудом перевернулась на бок, почувствовав непослушание мышц. Ныло всё, кроме головы. В ней было пусто. Случайно я коснулась собственной руки. Я почти не ощутила её. Сухая, словно искусственная, бесчувственная кожа. Я встала, шатаясь. Руки и ноги дрожали. Перед глазами стояли картинки из сна. Ясные, отчётливые, как тогда, словно я заново ощутила всё это. Я с трудом подавила в себе желание броситься в комнату к Мичиру. Постучаться к Сецуне. Обнять сонную Хотару. Обрести рядом кого-нибудь живого, по-настоящему любящего, чтобы отвлечься, не видеть и не чувствовать разматывающейся в голове ленты. …это не передать словами. Не передать. Не понять до конца, что ты чувствуешь, когда всё светлое, доброе, весь мир рушится разом, грудой осколков. Когда тот, кто перед тобой, не человек, монстр, демон страшнее тех, что насылались Фараоном или Галаксией, звериной лапой зажимает рот. Сунув руку под лёгкую кофточку, жадно хватает, ощупывает, словно исследует, небольшую развивающуюся грудь. Задирает тонкую юбку, пытается стянуть новые, красивые батистовые трусики. Однако он не особо спешил. Он хотел наглядеться, нащупаться. Всё-таки такие, как я, попадались и попадаются не на каждом шагу. И сам не понимал, что даёт жертве шанс. Он был уверен, что удержит любую. Тогда я ещё, конечно, не умела драться. Но всё, что я ощущала, слилось в одно. В желание вырваться. Я инстинктивно, на уровне подсознания, не помня и не чувствуя сама себя, рванулась вверх. В безумном отчаянии занесла руку, чтобы хоть что-то сделать, чтобы не видеть этой жуткой звериной морды. Может, я и правда что-то сделала ему с глазами, я не всматривалась. Он дико заорал, набросился на меня. А я уже не понимала, кто я, где я. Передо мной вдруг предстало то, что готово было со мной случиться, предстало целиком и до самой мелкой детали, предстало так, что от омерзения и ужаса перевернулась вся душа. И мне было важно только одно - не сдаться просто так, как безвольная перепуганная кукла. Я била изо всех своих сил, немаленьких для двенадцатилетней девочки, не видя и не думая, куда. И хотя, разумеется, я не могла остановить его, я выиграла время - ведь он не ожидал такого отпора. Я рванулась, каким-то чудом вывернулась из-под него, вскочила, бросилась прочь, спотыкаясь, натыкаясь на ветки, молотя руками по всему, что преграждало путь. Я не знаю, как не выколола себе глаз. Мне было просто не до этого. Я не чувствовала, как с треском рвут кожу запутавшиеся в кустах волосы, не замечала, как от боли на глазах появляются слёзы. Я мчалась, как никогда на соревнованиях. Меня подстёгивал его рёв. Но я не знаю, гнался ли он за мной. У меня в ушах стояли крики моих подруг. Теперь я понимаю, если бы я не была такой спортивной, я бы не сбежала. Да и психика моя была закалена спортом. Я прибежала домой - там никого не было, заперлась на все замки. Когда пришла в себя настолько, что могла думать, приняла душ, истратив полкуска мыла, переоделась, попыталась зашить порванную кое-где форму. Это мне удалось - наверно, потому, что я всё ещё была в шоке. Самым странным было то, что я не потеряла портфель. Если быть точной, дома мне с трудом удалось разжать пальцы, чтобы отцепиться от него. Где я его подхватила, когда, - не помню. Но это тоже подействовало на психику благотворно… А потом я встала перед зеркалом в ванной с ножницами в руках. И отрезала навсегда эти косы, чтобы больше никто и никогда не смог напасть на меня так, причиняя одновременно страх и боль, которая сильнее страха. Но волосы больше и не росли так, как прежде. Они золотым шлейфом лежали на полу около меня, а из зеркала на меня смотрела совсем другая девочка. Она, остролицая, растрёпанная, хмурая, напряжённая, была похожа на мальчишку. Но именно такой и надо быть, когда с глаз спала пелена счастья и детской беззаботности. Возможно, я приняла случившееся слишком близко к сердцу. Возможно, всё, что я собиралась делать, было зря. Но я и вправду начала смотреть на всё другими глазами. Теперь я осознала, где я живу и зачем. Слишком далёким показалось то время, тот мир, в котором меня воспитали, в котором я жила до сих пор. Их отдалило прикосновение к телу чужих похотливых рук. И я не стала плакать, когда вновь взглянула на потускневшие отчего-то волосы, которые ещё пять минут назад были моими. В настоящем мире больше нельзя было быть слабой. …Эта же стриженая девочка потом изучила основы всех боевых искусств, которые только преподавались тогда в Токио. Дзюдо, каратэ, айкидо, кунг-фу, ушу… чтобы ни один мужчина больше не мог безнаказанно поднять на меня руку. Я стала высокой, худощавой и острой во взгляде и движениях. Я всё больше и больше ненавидела юбки, которые не защищают ничего и стесняют свободу движений. Короткие волосы же, напротив, были очень удобны в обиходе и спорте. К каблукам я даже и не успела привыкнуть. Я бросила всю ерунду, которой занималась до этого. Гимнастика, художественная школа… Что они давали для жизни? Ничего. Вот только фортепиано я не смогла забросить. И лёгкую атлетику тоже. Не ушли в небытие командные игры. Однако я перестала зависеть от них. Это они начали зависеть от меня. А потом меня потянуло в гонки. Потянуло неудержимо. Словно что-то во мне наконец проснулось и требовало выхода. Грызло меня изнутри. Я видела машину и чувствовала, какая у неё аура. Что она любит. И как с ней обращаться. И когда я больше не могла жить спокойно без дороги и встречного ветра, я сама записалась на мотогонки. К тому времени мне уже было просто плевать на всё, что обо мне говорили. Это была моя жизнь, и я сама строила её. Поразительно, что я не осталась без друзей. Я всё ещё любила людей. И товарищи у меня были. Товарищи, а не друзья… Хотя я сама не хотела бы иметь с собой дела, будь я в другом теле. И, конечно, были те, кто пытался сделать со мной то, что когда-то не доделал тот парень. Но я уже была другой. Совсем другой. И прежней стать не могла. …Теперь-то, с высоты набранного опыта, понятно. Обычная попытка изнасилования. Вроде бы неудачная. Тело осталось нетронутым. Однако лучше бы я осталась распечатанной, но быстро оправилась от этого, чем стала такой. Чистой вне и искромсанной, перевёрнутой, слепленной заново ценой больших потерь и мучений - внутри. Всё покатилось, как сель, как снежный ком по склону горы, и докатилось до сегодняшнего дня. Да, наверное, это отклонение. Это болезнь. Но это такая болезнь, от которой невозможно вылечиться в одиночку. А больше никому не было дела. Ни тогда, ни сейчас. Никто не хотел просто поговорить. Я бы рассказала всё, лишь бы только мне дали почувствовать искреннюю любовь. Но никому не было нужно знать, что со мной произошло и что происходит. Однако, прежде чем я осознала это, мне основательно исковеркали душу. Но всё проходит, раны затянулись. К Мичиру я пришла с уже зажившими и не стоящими внимания коллоидными рубцами. Им на смену пришли другие проблемы, другие успехи… А сейчас забытое прошлое снова вернулось. К чему? Зачем? Не знаю. Мне никогда не было дано узнать, зачем нужно будущее, которое мне открывалось. Я узнавала наяву, пробиваясь к истине собственным лбом. Я закрыла глаза, но стало только хуже. Страшное воспоминание, раз заявив о себе, уходить не торопилось. И изгнать его я не могла. Это значило, что оно придёт наяву. Нестерпимо желая, чтобы ничего этого не было, я подошла к окну. За ним была темнота. Снова отошла в глубь комнаты, провела рукой по столу, включила и выключила лампу, села на кровать и снова встала, пока не осознала, что мечусь, словно раненый зверь. И это толкнуло меня наперекор - разбить круг одиночества. В какой-то тянущей тоске тупого предчувствия я вышла из комнаты и бесшумно пошла по коридору. Я так хотела, чтобы она меня поняла… Я поскреблась в дверь Мичиру, как мышь. Подождала, поскреблась снова. Отчаянное, тоскливое упрямство заставляло стоять и ждать. Стоять и ждать. За дверью послышался шорох. Проснулась. И зачем я это сделала… Я оборвала мысль, сжимая кулаки от беспомощности. Дверь открылась. Мичиру, прихватив на груди ночную рубашку, тревожно вгляделась в темноту. - Харука?.. Я ответила не сразу. Тяжело было выдавливать из себя эти слова. - Что-то приближается. Ты не знаешь?.. - Приближается? Она с испугом взглянула на меня. - Нет… Нет, я не чувствую, Харука! Только… нет, эти знаки были слишком малы, чтобы… Мичиру на несколько мгновений затихла, вслушиваясь в себя. - Море… - наконец заговорила она, - словно перед штормом… Знаки есть, но я ничего не чувствую! Она приблизилась ко мне, снизу заглянула в глаза. - А… что ты чувствуешь, Харука? - с нежностью и болью, с вниманием и лаской. - Это опасно?.. Это… как прежде? - Почти… но я не знаю. Ты же знаешь, - горько улыбнулась я, - у меня нет особого дара, как у тебя. Мичиру несколько секунд молча смотрела на меня. И что-то изменилось. В мире, во мне и в ней. Я вдруг сразу, резко, чётко - до странного чётко - осознала, что тревога и в самом деле была напрасной. Что было зря всё. Всё - кроме этого. А у Мичиру изменилось выражение лица. С него и из её души ушло что-то, чего я не могла понять. Да я и вообще очень редко когда полностью понимала Мичиру, в то время как она, казалось, читала меня, словно раскрытую книгу. Мичиру изменилась, аура сменила цвет. Внутри меня разлилось спокойное тепло. Спокойное. - Пойдём, - Мичиру провела кончиками пальцев по моему плечу. - Тебе нужно поспать, Харука. Просыпаться среди ночи вредно, особенно для тебя. Ты ведь так плохо спишь. И мы пошли, и она следила, как я ложусь в постель и укрываюсь одеялом, и сидела рядом со мной, и касалась нежными пальцами моих волос, и держала в руках мою руку. И чем дольше я чувствовала её рядом, тем больше тепла разливалось в моей груди. Я дышала спокойно, и сердце снова стало моим, чуть слышным и - странное дело - ласковым. Его стук навевал уют. И руки тоже стали моими, Мичиру отогрела их. И я вся стала самой собой, насколько смогла. А ещё я поняла, что на самом деле ужасно хочу спать. Так и уснула - с её рукой у своего лица. Даже не услышала, когда Мичиру ушла к себе. Утром, когда, проснувшись, я осознала, что очень давно не спала так крепко и чувствую себя великолепно, когда мы, по-утреннему свежие и чистые, сидели вчетвером за завтраком, Мичиру включила телевизор. Нельзя было сказать, что мы очень уж сильно любили его смотреть, - лично мне он кажется в какой-то мере не самым удачным и нужным изобретением цивилизации. Но новости мы глядели. Это чуть ли не единственная передача, которую мы удостаиваем вниманием. Кицуюки Такеси, как всегда, в коричневом пиджаке, говорил что-то о последних достижениях культуры, науки и техники. Я слушала краем уха, жевала салат и смотрела в окно и изредка на экран, пока… "Новости криминалистики. Сегодня в три часа ночи был приведён в исполнение приговор, вынесенный на прошлой неделе преступнику-маньяку Ито Сусуму. Ито был пойман пять лет тому назад, на его счету к тому времени было сто двадцать жертв - изнасилованных и убитых девочек-учениц средней школы. Ито был приговорён к пожизненному заключению, однако в прошлый четверг суд изменил приговор - после того, как были пойманы его сообщники, сумевшие скрыться и не терявшие времени даром, поэтому по-настоящему жертв оказалось примерно в два раза больше. Ито вынесли приговор - казнь через повешение, но преступнику удалось сбежать - оказалось, что он давно готовил побег - и Ито смог добраться до Токио из Саппоро, где находился до этого дня. Однако сегодня поздно ночью Ито был пойман, и вынесенный ему приговор был тотчас же приведён в исполнение. Если бы Ито удалось скрыться, зверства могли бы продолжиться, причём, по его собственным словам, он слишком долго не видел женщин, чтобы довольствоваться теперь только маленькими девочками. Все сообщники Ито находятся под строжайшим заключением в Саппоро". Нужно ли говорить, что портрет, показанный нам, изображал именно того, кто перевернул мне жизнь? И в эту секунду я окончательно осознала, что всё закончилось, не успев продолжиться. И мне не придётся тревожиться ни за кого. Ни за Котёнка и её подруг, ни за Чибиусу, ни за Сецуну, Мичиру или Хотару. Что они, благодарение Господу, уже не испытают того, что выпало на долю мне. Кицуюки говорил дальше, но мы уже его не слушали. Мы молчали. Мы думали о том, что могло бы случиться. Хотару сжалась на своём стульчике, тоненькая, худенькая, хрупкая… Я встала со своего места, подошла к ней, обняла. Почувствовала, как маленькая прижалась ко мне. И ещё яснее осознала, что никому, никому не дам обидеть её… больше. - Да, - вдруг тихо вздохнула Сецуна, - что ж… - Всё закончилось, - спокойно и облегчённо сказала Мичиру. - Всё закончилось… И слава богам, - Сецуна встала и собрала тарелки на поднос. - Кофе пить будем? - Конечно, будем! - подняла я голову. И пригладила Хотару волосы. Девочка закрутилась: - А мне кофе будет? - Нет - тебе молоко, - хором сказали мы. Хотару до смешного возмущённо подскочила на стуле: - Я больше не хочу молоко! Хитрые! Сами не пьёте, а меня заставляете! - Хотару, надо, малыш! - А вам не надо? - А нам не надо. - А почему? - А мы взрослые. - Ну-у-у! Ну, пожалуйста, ну я его не люблю! - А за это мы тебя сводим в новый парк. А потом Харука отвезёт тебя к Чибиусе. - Кстати, можно, она сегодня опять останется у нас ночевать? - Можно, конечно! - Ура!.. Ладно. Где молоко?.. - По-Жалуйста! - Сецуна поставила перед ней высокий стакан, а передо мной - чашку с дымящимся кофе. Хотару поглядела на чашку, потом на меня. - Ну-ну! Хотару, не увиливай! - А вы пили молоко, когда были маленькими? - спросила Хотару, уныло глядя на стакан. - Пили. Я пила. - Я тоже… по-моему. - Я тоже пила, причём кофе даже не пробовала. - А когда мне можно будет кофе? - Сначала выпей молоко. Давай-давай. Хотару скривила мордочку, вздохнула и выпила. - Кстати, а мы сегодня куда? - Мы? В парк, - Мичиру кивнула на Хотару, - потом по магазинам… - Потом ты везёшь меня к Мамору… - Зачем? - Материалы отдать. Он их так и не нашёл. Я ему адрес дала, он лазил, лазил по Интернету, потом звонит, говорит, не нашёл. - Хорошо, чувствуется, он лазил. - Вот и я говорю. Мичиру привстала, удостоверившись, что Хотару действительно убежала в свою комнату, и как бы невзначай, невинно, спокойно сказала: - Да он с Усаги гулял, а про эти материалы забыл вусмерть, вы что, Мамору не знаете?.. Одним замечанием она тут же создала на нашей кухне необычайно весёлую и кардинально новую атмосферу. - Ох, захомутали парня… такой хороший парень был, а теперь… как Усаги семнадцать исполнилось, так всё-ё… - покачала головой Сецуна. - Ох, не говори… - Да что с них, с парней, возьмёшь?.. - В общем, я к нему ненадолго. - Ненадолго. - Да, ненадолго. - Ненадолго, да. - Угу. - Ненадолго. - Да что вы!.. - Сецуна покраснела как маков цвет, а мы беззлобно улыбнулись. - Нет, мы ничего… значит, ты едешь к Мамору, а потом? - А потом подумаем. Пошлите скорей, день такой хороший, а мы дома сидим! - Кстати, а у тебя сегодня тренировка есть? - Есть, а как же, куда ж я без неё? - Всё понятно, снова она с НЕЙ! - отыгралась ставящая посуду на место Сецуна. - Сецуна! - обиделась Мичиру под моё тихое "хе-хе". - Ладно, пошлите, что ли, так ведь и прокукарекаем весь день! - Ой, ой, как ей не терпится-то... - Правильно, быстрей бы вечер настал, я к своему родимому мотоциклу хочу, он меня ждёт… - Кстати, Хотару-то где? - Хотару, наверно, уже давно собралась, нас поджидает. Она долго не возится… - Мичиру встала и выгнула спину, как красивая гибкая кошка. Выпрямилась и охнула: - Ой, радикулит!.. как вставать-то тяжело!.. - Старость - не радость. - Ой, не надо об этом, - замахала рукой Сецуна. - Не надо, ну тебя. - Пойдёмте, старушки, - удовлетворённо потянулась я. - Кости на солнце погреем… - Эй, а телевизор-то! - спохватилась Сецуна. - Да ладно, пускай работает. - Да, пускай… Ой, а здесь что-то интересное… Я подошла поближе и сунулась носом в экран. - Как красиво, плитка из древесно-керамических материалов… Это как? Деревяшку керамикой покрыли?.. - Выключай. - Выключаю. - Хотару! Мы идём! Хотару радостно пискнула где-то в глубине дома. Я улыбнулась, поднялась с корточек и пошла готовить машину к отъезду. |